Бабка в льняном поле

Я долго шел пешком по ясной осенней погоде: кусты уже потемнели, слиняли, и от этого еще сочней налились светом льняные поля под теплым, сияющим из зенита солнцем. Половички расстеленного льна тянулись вдаль и терялись в голубизне чистого воздуха: вокруг сплошное сияние, будто попал я в поднебесное, сказочное золотое царство.

Мне было пятнадцать лет. Мне было весело, легко идти по такому свету. Людей в полях не было. Но вот выплыла из простора, как муха, маленькая фигурка, вот и белый платок. Бабка кланяется льняному полю, захватывает из половичка сноп, подпоясывает его жгутом — несколько таких снопиков, прислоненных друг к другу, называются тоже «бабкой»: снопы, словно мужички в золотых кафтанчиках, перешептываются о чем-то, вокруг всё поле уставлено ими. Главная бабка, не отрываясь от работы, глянула на меня — лицо ее было почти такого же теплого цвета, как лен, лишь в морщинках потемнее, будто землей посыпано.

Что же меня так удивило в этой старухе, запомнившейся навсегда? Почему образ этот с годами всё чище и радостней, будто, действительно, возносится в поднебесное золотое царство? Я еще раз вглядываюсь в солнечную чашу льняных полей, вокруг обернутую синим холстом горизонта, сверху — солнышко: мягкое, большое, как рассыпавшийся льняной сноп, под солнышком разгибается старуха, и из-под белого платка на меня изливается та же благодать света, последнего, редкого для осени — только очеловеченного и от этого более таинственного, чем земля и небо.

Мне думается, что он сотворил и поле, и мое удивление — всю эту радостную красоту вокруг, весь мир.

Николай Смирнов (журнал "Русское поле")